В. В. Бартошевич "Наградная медаль участника Отечественной войны 1812 года как памятник эпохи"

1. Рождение медали.

С приближением Отечественной войны к победоносному окончанию в правительственных кругах возник вопрос об учреждении особой боевой награды для ее участников. В декабре 1812 г. в армии распространился слух об учреждении ордена “Спасителя отечества”. Генерал от инфантерии Д.С.Дохтуров в письме жене от 7 декабря выражал надежду на его получение и сообщил о нем некоторые подробности: цвет орденской ленты – голубой; орден «в три класса: первый, чрез плечо, а там на шею, и в петлю третий»¹. Однако проект этот осуществлен не был. По-видимому, учреждение специального ордена было бы вполне уместным в начале или в ходе войны, но не по окончании ее, когда тысячи офицеров и генералов уже пожалованы были существующими орденами и золотым оружием², в связи с чем повторные выборочные награждения могли породить внутри офицерского корпуса нежелательные раздоры. К тому же на Руси издавна существовала традиция после успешных военных кампаний или отдельных крупных сражений награждать теми или иными знаками отличий всех участников боевых действий. Забвение этой традиции после великой общенациональной войны неизбежно вызвало бы широкое недовольство. Кроме того, поскольку в начале XIX в. пожалование любого ордена давало потомственное дворянское достоинство, даже выборочное награждение новым орденом не могло быть распространено на нижних чинов, для них пришлось бы создавать отдельную награду, подчеркивающую их социально приниженное положение. Это не противоречило бы природе наградной системы феодально-крепостнического государства, и в прошлом не раз учреждались награды, предназначенные только для нижних чинов. Однако с окончанием Отечественной войны сложилась особая ситуация, когда не только настроения большинства ее участников, но и задачи предстоящей тяжелой борьбы с Наполеоном за пределами России делали желательным создание такой награды, раздача которой способствовала бы сплочению армии, а не обострению в ней сословно-классовых противоречий. Все это Александром I и его окружением, как видно, достаточно отчетливо понималось, ибо принято было беспрецедентное решение: учредить для непосредственных участников Отечественной войны без различия чинов, должностного положения и степени личных заслуг единую боевую награду в виде серебряной медали, носимой на ленте высшего и старейшего русского ордена св. Андрея Первозванного.

Датой учреждения медали следует считать 5 февраля 1813 г. – день, когда Александр I подписал приказ, в котором говорилось: «Воины! В ознаменование <…> незабвенных подвигов ваших, повелели мы выбить и освятить серебряную медаль, которая с начертанием на ней прошедшего столь достопамятного 1812 года долженствует на голубой ленте украшать непреодолимый щит Отечества – грудь вашу. Всяк из вас достоин носить на себе сей достопочтенный знак, сие свидетельство трудов, храбрости и участия в славе; ибо все вы одинаковую несли тяготу и единодушным мужеством дышали. 7 февраля 1813 г. императорский приказ был объявлен войскам приказом главнокомандующего армиями М.И.Кутузова. От себя фельдмаршал указывал в нем, что медаль пожалована «всем участвующим в поражении неприятеля <…>»³.

Позже, в ходе реального награждения, круг достойных получить «свидетельство трудов, храбрости и участия в славе» был существенно ограничен (ниже мы рассмотрим, как и почему это делалось), однако важно отметить, что при учреждении медали надежда на награждение ею давалась «всем участвующим в поражении неприятеля».

16 марта 1813 г. Александр I подписал рескрипт министру финансов Д.А.Гурьеву, в котором сообщалось об учреждении медали и затем говорилось: «Доставляя вам рисунок медалям таковым, на одной стороне коих должно быть изображено око провидения и достославный 1812 год, а на другой портрет мой, повелеваю изготовить на первый случай сто тысяч серебряных медалей и доставить их к управляющему Военным министерством для дальнейшего распоряжения с его стороны: к освящению оных приличным образом, и пересылки за границу, в победоносные армии наши»⁴. К рескрипту был приложен примитивно выполненный карандашный эскиз проектного рисунка медали с изображением ока провидения и довольно неумело расположенной надписи «1812 ГОДЪ», оказавшейся разделенной на три части. Судя по всему, идея рисунка принадлежала самому Александру I, а сделан он был кем-то из его приближенных. Под рисунком А.А.Аракчеев сделал помету: «Высочайше утвержден 15 марта 1813 г.»⁵ (рис. 1, изображения к данной статье будет добавлены несколько позднее - С.К.) . Отправляя 17 марта 1813 г. Д.А.Гурьеву рескрипт, А.А.Аракчеев сообщил дополнительные указания императора: изготовить сначала «сообразно рисунку» один экземпляр медали и представить его «на апробацию» его величеству, при определении же пробы серебра министру финансов разрешалось употребить «на медали серебро такой доброты, которая не была бы для казны отяготительною»⁶.

Получив царские повеления, Д.А.Гурьев 30 марта 1813 г. направил копии с них и полученный рисунок в Департамент горных и соляных дел, которому подчинялся в то время Монетный двор, «для надлежащего исполнения»⁷.

Работа над лицевой стороной новой медали никаких неясностей не заключала, так как наградные медали с портретом Александра I чеканились и раньше, в связи с чем можно было воспользоваться готовыми образцами. Главный медальер Монетного двора К.Леберехт остановил свой выбор на портретном штемпеле, который только что был изготовлен для медали “За любовь к отечеству” и, не предвидя в этом вопросе каких-либо осложнений, загодя отдал распоряжение об изготовлении необходимого числа таких же штемпелей для предстоящей чеканки стотысячного тиража⁸. С оборотной же стороной дело обстояло сложнее.

2 апреля 1813 г. К.Леберехту был послан утвержденный императором эскиз с распоряжением «снять с него копию» (то есть фактически сделать на его основе технически грамотный рисунок, которым можно было бы руководствоваться при изготовлении штемпеля), а кроме того выполнить еще два рисунка, на одном из которых надпись «1812 ГОДЪ» поместить под изображением, а на другом – вдоль сторон треугольника, заключающего в себе око провидения. Последний вариант в дальнейшем был забракован, два же другие воплотились в рисунки, получившие обозначения № 1 и № 2, а затем в штемпели и пробные медали. При этом второй вариант отличался от первого, предписанного, не только расположением надписи, но и тем, что треугольник с оком провидения был взят в круг. Штемпели изготавливали: один – сам К.Леберехт, а другой, по его указанию – старший медальер К.Мейснер. 10 апреля 1813 г. вардейн (начальник) Монетного двора Е.И.Еллерс доложил в Департамент горных и соляных дел, что представляет «две серебряные медали с колечками, выбитые на вновь изготовленные штемпели для украшения защитников России, с изображением на одной стороне портрета его императорского величества, а на другой ока провидения в сиянии и 1812 года, в двух видах <...>». На следующий день Д.А.Гурьев отправил Александру I обе медали, скрепленные своей подписью проектные рисунки к ним (рис. 2 и 3) и курьезную докладную записку, пытаясь в ней пространными рассуждениями, которые он считал, по-видимому, созвучными религиозно-мистическим настроениям царя, доказать, что предлагаемое изображение ока провидения в круге имеет глубочайший смысл, поскольку этот круг «представляет славу Всевышнего», «образует непостижимую вечность» и пр.9.

В мировосприятии Александра I в то время действительно все большее место стали занимать религиозно-мистические начала, но, разумеется, не в таком убого-примитивном виде, как это представлялось Д.А.Гурьеву. По указанию императора А.А.Аракчеев вернул министру финансов его докладную записку, медали и рисунки, а в сопроводительной бумаге сухо сообщил, что «государь император <…> соизволил изъявить согласие, что год приличнее означить по рисунку № 2, но око провидения повелел оставить в том виде, как показано на рисунке № 1, изобразив оное только повыше, чтобы внизу осталось место для означения года <…>». Одновременно Д.А.Гурьеву предписывалось, «чтобы по изготовлении на сем основании вновь рисунка и одной медали, представлены были оные на высочайшее утверждение»¹⁰.

14 мая 1813 г. Департамент горных и соляных дел получил предписание министра финансов об исполнении нового царского повеления¹¹. К.Леберехт срочно переделал проектный рисунок (рис. 4)¹², и вардейну Е.И.Еллерсу было дано распоряжение безотлагательно вырезать по нему штемпель, отчеканить две медали и представить их в департамент¹³. Изготовление штемпеля Е.И.Еллерс поручил К.Мейснеру¹⁴. 17 мая две требуемые медали были представлены директору Департамента горных и соляных дел А.Ф.Дерябину¹⁵, а 20 мая одну из них вместе с новым рисунком Д.А.Гурьев отправил Александру I. Рисунок был скреплен теперь двумя подписями – Д.А.Гурьева и А.Ф.Дерябина. В сопроводительной докладной записке министр финансов ограничился на этот раз лаконичным донесением о выполнении полученного повеления¹⁶.

Александр I рассмотрел новый вариант медали 29 мая 1813 г. в Петерсвальде. На проектном рисунке появилась его резолюция: «Быть по сему». Вместе с тем на этом же рисунке он неожиданно начертал повеление изменить другую сторону медали, поместив на ней вместо портрета надпись: «Не нам, не нам, а имени Твоему» (рис.5)¹⁷. На следующий день А.А.Аракчеев отправил утвержденный рисунок и письмо с изложением принятого царем решения Д.А.Гурьеву¹⁸. После получения 9 июня этих документов Д.А.Гурьев отдал распоряжение о начале массовой чеканки.

В окончательном варианте обе стороны медали (рис.6) должны были, по замыслу ее создателей, иметь важный прокламативный смысл.

С заменой портрета императора надписью «Не нам, не нам, а имени Твоему» аверс и реверс медали поменялись местами: сторона с портретом или вензелем царствующей особы всегда являлась лицевой, но после замены портрета указанной надписью единственным элементом новой награды, позволяющим связать ее с царствованием Александра, стала дата «1812 ГОДЪ». Поэтому лицевой стала сторона с датой и оком провидения.

“Око провидения” или “всевидящее око” как символ божественного всевидения и всемогущества появилось в русской православной церкви в начале XVIII в. Со времени правления Петра I до середины столетия этот символ иногда использовался в качестве детали разнообразных изображений на боевых знаменах¹⁹. Как один из элементов композиции он не раз помещался в XVIII в. и на мемориальных медалях, выпускавшихся по различным поводам²⁰. Особенность рассматриваемой медали заключалась, таким образом, не в присутствии этого символа, а в том, что из композиционной детали, как это бывало в прошлом, он превратился в главное и даже единственное изображение, занимающее почти всю лицевую сторону, причем особенность эта отличала не малотиражную памятную медаль, выпущенную по частному случаю, а награду, которая должна была чеканиться огромным тиражом и приобрести самую широкую известность. Смысл этого понять не трудно: создатели медали стремились средствами медальерного искусства выразить и подчеркнуть мысль, четко сформулированную в манифесте, подписанном Александром I в Вильне 25 декабря 1812 г. «Зрелище погибели войск его (т.е. Наполеона. – В.Б.) невероятно! Едва можно собственным глазам своим поверить. Кто мог сие сделать? <…> можем сказать, что соделанное <...> есть превыше сил человеческих. Итак да познаем в великом деле сем Промысел Божий. Повергнемся пред святым Его Престолом, и видя ясно руку его, покаравшую гордость и злочестие, вместо тщеславия и кичения о победах наших, научимся из сего великого и страшного примера быть кроткими и смиренными законов и воли его исполнителями <…>»²¹.

Наивно было бы сводить причины такой трактовки истоков победы в Отечественной войне к развивающейся религиозности царя. Последняя, безусловно, имела место, и при этом не вызывает сомнений, что решающую роль в эволюции мировоззрения Александра I от поверхностного деизма к религиозной мистике сыграли потрясения, вызванные войной 1812 г. Сам император позже говорил об этом вполне определенно: «Пожар Москвы просветил мою душу, а суд Господень на снеговых полях наполнил сердце такой жаркой верой, какой я до сих пор никогда не испытывал <…>. С тех пор я стал другим человеком»²². Но если самодержец всероссийский уверовал, что исторические события предопределены неисповедимыми предначертаниями всевышнего, то почему он счел необходимым столь аксиоматичную для глубоко верующих людей мысль настойчиво повторять и подчеркивать, используя для этого разнообразные формы воздействия на массы, вплоть до наградной медали? Разумеется, традиционная религиозная обрядность, обычаи освящений, молебнов о ниспослании побед и благодарственных молебнов – все это издавна было важным фактором духовной жизни русского общества, значение которого не следует недооценивать. Известно также, что бурные и, как казалось многим современникам, непредсказуемые социальные потрясения конца XVIII и начала XIX столетий способствовали некоторому распространению фаталистических взглядов на исторический процесс даже среди части просвещенного дворянства. Но совершенно очевидно, что в данном случае речь шла не о соблюдении религиозной обрядности и уж тем более не о философских исканиях, а о настойчивой и целенаправленно проводимой попытке внушить широким массам определенный взгляд на истоки победы в общенациональной войне. Причины этого диктовались сугубо практическими заботами внутренней политики правительства Александра I после окончания Отечественной войны.

Уже в ходе войны правительство не без оснований серьезно опасалось, что “остервенение народа”, обрушившись на неприятеля, может вместе с тем ударить и по существующей системе феодально-крепостнических отношений²³. Эти опасения не прошли и после изгнания врага. Чтобы «утишить кипение народа, заставить его снова войти в круг своих обязанностей» (по выражению Ф.В.Ростопчина), правительство и в ходе войны и после ее окончания прибегало как к беспощадному подавлению народных выступлений силой оружия, так и к различным мерам идеологического воздействия, стремясь опереться на православную догматику, предписывающую терпение, смирение и повиновение.

Религиозные настроения самого Александра I, равно как и тот факт, что составителем царских манифестов был искренне верующий А.С.Шишков, придавали этим усилиям определенную окраску, но не имели определяющего значения, ибо здесь не внутренняя политика правительства подчинялась требованиям религии, а религия использовалась в политических целях, и представители правительственных верхов проводили эту линию в жизнь независимо от своих личных религиозных убеждений. Тот же, к примеру, Ф.В.Ростопчин, не склонный ни к мистике, ни к глубокой религиозности вообще, выступая в мае 1813 г. перед группой отличившихся крестьянских партизан Московской губернии, взывал: «<…> повинуйтесь начальству и помещикам <…> Не хвастайтесь тем, что сделали вы: Бог вам в том помог <…>»²⁴. Одним из частных проявлений указанной политики и стало помещение на наградной медали ока провидения, которое должно было говорить участникам войны: “Победили не вы, вы просто избранники бога, которому должны быть за это благодарны”.

Помимо цитированного выше манифеста от 25 декабря 1812 г., эта мысль настойчиво повторялась во многих других царских манифестах, а в наиболее развернутом виде была выражена в пространном и витиеватом манифесте от 1 января 1816 г., подводившем итог многолетней борьбы с Наполеоном: «<...> исполинская власть, угрожавшая поглотить весь свет, падает без возстания во едино лето, и Российские, как бы крылатые воины, из под стен Москвы, с оком Провидения на груди и со Крестом в сердце, являются под стенами злочестивого Парижа <…>. Кто человек, или кто люди могли совершить сие высшее сил человеческих дело? Не явен ли здесь Промысел Божий? Ему, Ему единому слава <…> самая великость дел сих показывает, что не мы то сделали. Бог для совершения сего нашими руками дал слабости нашей свою силу, простоте нашей свою мудрость, слепоте нашей свое всевидящее око <…>»²⁵.

Создатели медали хорошо понимали, что награждение сотен тысяч “простолюдинов” будет способствовать развитию у награжденных чувства собственного достоинства и гордости, питающего дух свободомыслия. Пытаясь уменьшить эту опасность, они стремились к тому, чтобы внешний вид награды внушал смирение и покорность.

Помещение на медали ока провидения имело, на наш взгляд, еще один, тоже сугубо “земной”, но скрытый смысл. Александр I, говоря словами Пушкина, «в двенадцатом году дрожал» – дрожал за судьбу самодержавно-помещичьего строя, за судьбу династии, за собственную судьбу, и это заставило его уступить общественному требованию, назначив главнокомандующим армиями М.И.Кутузова, которого он не любил и не уважал. Когда же дрожь прошла, император обнаружил, что фельдмаршал стал во всеобщем мнении спасителем отечества, олицетворением славы русского оружия и национальной чести страны. По прибытии в Вильну в беседе с непримиримым недоброжелателем Кутузова английским генералом Р.Вильсоном царь дал волю своему негодованию. Он обвинил фельдмаршала в том, что тот «побеждал всегда только против воли», признался, что, пожаловав Кутузову высшую воинскую нaгpaду – орден св.Георгия 1-й степени, уступает «самой крайней необходимости», а затем, лицемерно уговаривая Вильсона «простить» старика и внешне оказывать ему «подобающее внимание», заявил: «Отныне я не расстанусь с моей армией и не подвергну ее более опасностям подобного предводительства <…>. Мы начинаем новую эру, надо освятить ее живой благодарностью к Провидению <…>»²⁶.

Случайно ли в устах Александра Павловича слова о благодарности провидению соседствовали с хулой в адрес Кутузова? Вряд ли. Конечно, формально око провидения на медали никакой тени на роль Кутузова не бросало. Однако внушаемая им мысль, что отечество спасла рука всевышнего, объективно направлена была против присвоения Кутузову титула спасителя отечества и больше того – заключала в себе возможность прославления в этой роли самого императора как помазанника бога и исполнителя его воли на земле. Не так уж важно, насколько осознанно понимал или подсознательно чувствовал Александр возможность именно такой трактовки, важнее то, что эта идея была в медаль заложена и ею воспользовались. Показательно в этом отношении одно из выступлений Ф.В.Булгарина, направленное против А.С. Пушкина. Как известно, в конце декабря 1836 г. Пушкин поместил в «Современнике» «Объяснение», в котором назвал М.И.Кутузова спасителем России²⁷. Вскоре в «Северной пчеле» появилась статья Булгарина с претенциозным заголовком «Правда о 1812 годе, служащая к исправлению исторической ошибки, вкравшейся в мнение современников». Схоластически заострив в ней вопрос, «кто спас Россию в 1812 году?», автор заявил, что называть Кутузова спасителем России это значит допускать «историческую ошибку», ибо Кутузов следовал путем «предначертанным в Совете царском». Формулируя свой ответ на поставленный вопрос, Булгарин сослался на рассматриваемую нами медаль: «Ответ находится на медали 1812 года: “Бог!” Но кто исполнил волю Божию на земле? Тот, который одобрил великую мысль Барклая, который избрал вождем Кутузова, <…> и который приписал весь успех благости божией – император Александр!»²⁸.

Следует заметить, что в использовании медали 1812 г. для прославления Александра I Булгарин не был оригинален, он лишь вторил официальной пропаганде. На торжественно открытой в августе 1834 г. Александровской колонне многократно увеличенное изображение лицевой стороны медали с оком провидения было помещено над надписью: «Александру I благодарная Россия», что являлось ключом к раскрытию всего идейного содержания монумента, замысел которого принадлежал Николаю I. Что же касается жестко контролируемого медальерного искусства, то в нем попытки связать личность и деяния Александра I с божественным всевидящем оком, а проще говоря, с богом, в первые десятилетия после появления рассматриваемой медали предпринимались неоднократно²⁹, о чем Булгарину, конечно, было известно.

Анализируя причины, побудившие Александра I остановиться на оке провидения как главном изобразительном элементе новой наградной медали, следует, нам кажется, иметь в виду и следующее обстоятельство. Некоторую роль в выборе именно этой религиозной аллегории смог, по-видимому, сыграть и тот факт, что «довольно широко она была распространена в католической символике Запада» и само появление ее в России знаменовало «проникновение в русскую православную церковь некоторых внешних черт католицизма»³⁰. Естественно предположить, что в предвидении военных действий в Западной Европе, в конечном счете – на территории Франции, создатели медали стремились поместить на ней такое изображение, которое без пояснений было бы понятно возможно большему числу европейцев и объясняло им мессианскую роль русской армии.

Оку провидения на лицевой стороне медали как нельзя лучше соответствовала надпись на оборотной: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Слова эти, являющиеся усеченной цитатой из библии (девятый стих 113-го псалма Давида: «Не нам, Господи, не нам, а имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей») и бывшие когда-то девизом рыцарского ордена Тамплиеров, Павел I помещал на оборотной стороне золотых и крупнономинальных серебряных монет³¹, а также на знаменах и штандартах гвардейских полков³². Внешне это выглядело как одно из проявлений увлечения рыцарской обрядностью и символикой, но к этому дело, разумеется, не сводилось, поскольку само увлечение царя рыцарской романтикой имело политическую подкладку. Бывший польский король Станислав-Август, беседуя с Павлом I в сентябре 1797 г., без колебаний истолковал надпись на монетах и знаменах как девиз в священной борьбе с безбожной Францией за восстановление престолов и алтарей, чем доставил императору явное удовольствие³³. Надо полагать, что, помещая эту надпись на медали, Александр I вкладывал в нее в общем аналогичный смысл, хотя планы конечного устройства Европы на принципах легитимизма к тому времени еще и не были выработаны. Вместе с тем библейская цитата, как и око провидения, должна была говорить награжденным, что воюют они не ради земных благ, а во славу господа бога, руководящего их действиями.

Сам факт замены портрета надписью – факт, бесспорно, примечательный, потому что до этого на русских боевых медалях по традиции помещался портрет или вензель монарха – меньше всего можно рассматривать как уничижительную оценку Александром I своей роли в военных событиях 1812 г. Известно, что Александр Павлович был болезненно самолюбив и неравнодушен к прославлению своей особы. Однако лукавый властитель не прочь был лицемерно отказаться от той или иной почести, если считал, что это послужит росту его популярности. В случае с медалью расчет был, по-видимому, прост: все знали, что проекты медалей утверждает лично император и что никто не осмелится предложить ему создание медали без портрета или вензеля, поэтому традиционное изображение никого не удивило бы, в то время как его отсутствие, напротив, должно было вызвать удивление и дать повод к прославлению скромности русского монарха.

Оценивая это решение Александра I, нужно принять во внимание и ситуацию, в которой оно было принято. Произошло это, как уже указывалось, 29 мая 1813 г. К этому времени военная обстановка сложилась таким образом, что союзники оказались в весьма сложном положении. 16 апреля скончался М.И.Кутузов, а вслед за тем Наполеон с новой армией, которую он сумел создать после разгрома в 1812 г., перешел в наступление. 20 апреля и 8–9 мая союзные войска проиграли сражения под Люценом и Бауценом, в связи с чем вынуждены были оставить Саксонию, часть Силезии и центральной Германии; 23 мая было подписано перемирие, но положение к концу мая оставалось тревожным: все понимали, что перемирие не приведет к миру, между тем Австрия примкнуть к антинаполеоновской коалиции все еще не решалась, а ожидаемые русские резервы еще не прибыли. Два союзных монарха – Александр I и Фридрих-Вильгельм III – оба тщетно стремившиеся к полководческой славе, оба испытавшие в прошлом немало унижений от Наполеона и не отличавшиеся личным мужеством, особенно склонны были в это время все свои надежды связывать с богом. Когда вечером 9 мая они покидали поле сражения у Бауцена, между ними произошел знаменательный разговор. Фридрих-Вильгельм III: «Я ожидал иного! Мы надеялись идти на запад, а двигаемся на восток». Александр I, желая ободрить своего союзника, ответил, что хотя отступление сделалось неизбежным, однако же еще ничего не потеряно, и, с помощью божией, дела пойдут лучше. «Если Бог благословит наши общие усилия, – меланхолически заметил король, – то мы должны будем сознаться перед лицом всего света, что ему одному принадлежит слава успеха». Александр в ответ пожал ему руку и сказал, что он совершенно разделяет его чувства³⁴. Нетрудно заметить, что решение Александра I заменить свой портрет на медали библейской цитатой, если и не являлось прямым следствием приведенного разговора, то, во всяком случае, отражало породившие его настроения.

Как око провидения, так и цитата из библии сами по себе имели столь отвлеченный характер, что при желании их можно было использовать для создания памятных или наградных медалей на самые различные случаи, что, кстати сказать, и имело место в дальнейшем³⁵. Реально они никак не были связаны с событиями Отечественной войны, а преисполненные гордости участники этих событий, отдавая богу богово, вовсе не склонны были к отречению от своих личных заслуг. Известно, что религиозные чувства народных масс, исповедующих православие, не исключали скептического отношения к слепому упованию на божье покровительство – достаточно вспомнить такие народные пословицы, как «Бог-то бог, да сам не будь плох», или «На бога надейся, а сам не плошай». Понятно поэтому, что религиозно-мистическое оформление медали не могло оказывать на награжденных ею такого эффективного воздействия, на которое надеялись ее создатели. Можно полагать, что многим нижним чинам смысл помещения на медали ока провидения и библейской цитаты был просто не очень понятен. Известен анекдотичный случай, когда солдаты, рассматривая полученную награду, истолковали око провидения как признание заслуг Кутузова, говоря: «Надпись “не нам, не нам” мы знаем, она еще при государе Павле Петровиче была на рублях, а вот уж за глаз спасибо! Ведь это в память покойного фельдмаршала: у него, у батюшки, один глаз был, да он им более видел, нежели иной двумя»³⁶. Если это и апокриф, то весьма характерный.

Но была на медали одна всем понятная надпись: «1812 ГОДЪ». Эта надпись, а главное, разумеется, тот факт, что награждать медалью пложено было лишь непосредственных участников войны, «покрытых славою чудесного похода и вечной памятью двенадцатого года», сделали рассматриваемую нами награду чрезвычайно популярной и высоко чтимой, превратили ее в своего рода “опознавательный знак”, позволяющий с первого взгляда отличить активного участника борьбы с нашествием «двунадесяти языков». Именно в этом качестве она в основном и воспринималась современниками. Вот одно из наиболее выразительных свидетельств: «<…> воины с медалями, – писал о новой медали русский офицер И.Т.Радожицкий, – есть представители национальной чести в важнейших исторических событиях, и в этом отношении медали преимущественнее орденов»³⁷. Трудно сказать яснее. Если щедрые и зачастую необоснованные награждения дворян, особенно родовитых и близких к придворным кругам, орденами и золотым оружием встречали иногда даже в самой дворянской среде ироническое отношение³⁸, то награжденные боевыми медалями 1812 года рассматривались общественным мнением как “представители национальной чести”. Отсюда некоторые примечательные факты, связанныес этой медалью. На портретах, помещенных в Военной галерее Зимнего дворца, ее можно увидеть на груди ряда боевых генералов, погибших в сражениях еще до того, как она была учреждена или после учреждения, но до начала награждений (например портреты Г.П.Лихачева, А.А.Тучкова, Ф.А.Лукова, Д.П.Неверовского). По-видимому, родные и близкие просили почтить память погибших изображением почетной награды, которую они заслужили, но не смогли получить (рис. 7 и 8).

Некоторые декабристы – участники Отечественной войны после возвращения из Сибири ходатайствовали о восстановлении их права на ношение этой медали, смиряясь или даже оставаясь равнодушными к утрате многих других, более высоких наград³⁹. Что касается награжденных медалью нижних чинов, то для подавляющего большинства из них она являлась единственной носимой на груди наградой за участие в Отечественной войне. Неудивительно поэтому, что в их глазах она была драгоценнейшей реликвией. С этим было вынуждено считаться и правительство: 5 февраля 1821 г. приказом начальника Главного штаба императора был объявлен именной указ Александра I, который «по случаю возникшего вопроса» разъяснял, что при наказании за преступления медаль в память 1812 г. следует снимать только с тех военнослужащих, которые решением военного суда будут наказаны с последующим исключением из военного ведомства, а с тех подсудимых, которые по наказании остаются в военном ведомстве, медаль не снимать⁴⁰. Разъяснение это потребовалось, по-видимому, в связи с известным возмущением в л.-гв. Семеновском полку, когда решено было “зачинщиков” сослать на каторжные работы, а остальных раскассировать по армейским полкам в отдаленные местности. Сосланных в рудники лишили медалей, но отнять их у всех бунтовщиков Александр I не решился, исходя, надо полагать, из того, что в случае нанесения ветеранам столь тяжкой обиды их опасно будет распределять по полкам.

Итак, наградная медаль для участников войны 1812 г. пользовалась огромной популярностью и была почитаема во всех слоях русского общества, став своего рода “удостоверением” участия в освободительной Отечественной войне, которая воспринималась народом как общенациональный подвиг.